Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]
И все же Рузанна могла одним словом утвердить свое право на Гранта. Когда позади закрылась дверь, ею на секунду овладело желание вернуться и крикнуть рассудительной Аник: «А если нас уже связывает большее, чем любовь? Если я тоже хочу, чтоб у моего ребенка был отец?»
Но она знала — так не ведут спора с самим собой и с теми, кто хочет нам добра…
До сих пор ребенок казался непременной частью будущей семьи. Он появится — так и должно быть. Но сейчас, возвращаясь от Аник, Рузанна поняла: нет ничего более важного, чем эта зарождающаяся жизнь. Она обещает боль, тревоги и радость навсегда. С ней родится любовь, которая будет бесконечно расти.
Она подумала о родных. Сперва растеряются, погрустят. А потом, Рузанна знала, ребенок заполнит их дни теплотой, которая им так сейчас нужна.
Только о Гранте она старалась не думать. Для того чтобы отказаться от него, ей надо побыть совсем одной, закрыв двери своей комнаты…
Грант пришел на другой день, поздно вечером, в одном свитере, без шапки. Он задыхался от быстрой ходьбы и прижимал кулаки к груди.
— Идем, — просил он Рузанну.
— Но можно выпить хоть стакан чаю! — Ашхен Каспаровна предлагала сухо, не глядя на гостя.
Отец молча ходил вокруг стола, засунув руки в карманы.
Грант умоляюще смотрел на Рузанну. Она улыбнулась.
— Ну что ж, пойдем.
— Ты поздно? Не задерживайся.
В голосе мамы было осуждение.
Пришлось почти бежать — Грант тянул Рузанну за собой. По дороге не разговаривали.
Сразу на пороге мастерской он закрыл ей глаза.
— Не смотри.
Он был взволнован. Значит, у него удача — хороший мазок, яркое пятно…
— Нет, не поворачивайся, не открывай глаза…
В глубине мастерской заскрипел передвигаемый мольберт, щелкнул выключатель большой лампочки на длинном шнуре.
Грант снова подбежал к Рузанне и обнял ее за плечи.
— Теперь смотри!
Небольшое темное полотно. Огни домов и автомобильные фары сквозь сетку дождя тускло освещают улицу. Женщина и мужчина стоят под дождем. Их лица почти не видны, фигуры очерчены смутно. Мужчина наклонился, женщина приникла к нему.
На мольберте табличка: «Любовь».
Грант сказал:
— Это твое. Мне так хотелось скорее показать тебе. Я работал даже ночью. Смотри, огни будто надвигаются. Правда?
Она кивнула.
— Ты ощущаешь — дождь, неуютно, а им хорошо. Ведь это чувствуется? Я над этим бился как проклятый… Тебе нравится?
— Почему им хорошо? — спросила Рузанна. — Я этого не вижу.
— Им хорошо! — горячо ответил Грант. — Ты понимаешь. Дразнишь меня, да? Не нужно…
Она подумала: «Не буду с ним спорить».
— Ты знаешь, возвращается Симон. Я счастлив и за них и за себя. Нет, я никогда не ощущал, что Аник и дети мне в тягость. Но теперь вдруг точно освободили меня от всех запретов. Теперь я вольный. Захочу — уеду. На Памир, в Сибирь. Мне всегда хотелось.
Рузанна кивнула:
— Конечно. Почему бы тебе не поехать?..
Она могла сказать: «Родной мой, зачем тебе уезжать? Мы хотели быть вместе. Ты еще не знаешь — у нас будет настоящая семья. Разве тебе так уж хочется уехать от меня?»
Но спокойно и естественно-живо прозвучали слова: «Почему бы тебе не поехать?..»
— Попрошусь в какую-нибудь экспедицию. А, Рузанна? На Север. Новые места, новые люди. Года на три. Как захочется потом вернуться!
Она кивала головой: «Уезжай. Пусть насытятся твои глаза и созреет твое сердце. Это придет слишком поздно для меня, но ты в этом не виноват. Я могла бы сделать так, чтоб ты никуда не уехал. Но я отпущу тебя. Так я решила. И это правильно, потому что я лучше знаю и себя и тебя…»
— Рузанна, в прошлый раз я сделал что-то не так? Прости.
Она усмехнулась:
— Это уже не важно.
Грант заглянул ей в глаза.
— Почему ты сегодня особенная?
— Какая? — Она слегка погладила его руку.
— Особенная. — Он заметил слезы на ее лице. — Рузанна, что надо сделать, чтоб тебе было хорошо?
Она ответила:
— Мне очень хорошо.
* * *На больших собраниях Рузанна обычно садилась в последних рядах, ближе к двери. На этот раз Тосунян кивком головы подозвал ее к своему столу. Она прошла длинный кабинет для заседаний, заполненный людьми — директорами торгующих организаций и крупных ателье. Сесть пришлось рядом с министром. Он положил перед ней бумагу и стукнул карандашом о полированный край стола.
Кто-то запоздавший на цыпочках, втянув голову в плечи, пробирался на свободное место. Проводив его глазами, Енок Макарович очень коротко своим глуховатым голосом пояснил цель совещания: уточнить потребность в товарах для детей всех возрастов, определить требования населения в смысле ассортимента и качества, а также — главное! — выслушать соображения, пожелания и предложения работников торговли относительно будущего универмага «Детский мир».
Тосуняна слушали в тишине ненарушаемой.
По этому поводу Рузанна как-то спорила с Зоей. Та утверждала:
— Будь спокойна, милая, назначат тебя министром — и можешь на собрании хоть телефонную книгу за один раз прочесть. Аудитория будет полна внимания.
Но Рузанна знала, что это не так. В Тосуняне была убежденность и значительность, заставляющая прислушиваться к каждому его слову.
Ей вспомнилось, как он шел вчера между столиками кафе, шел своей обычной неторопливой походкой очень занятого человека, который старается использовать каждую минуту отдыха. Ему навстречу вставали художники, писатели, артисты — люди, которые даже и не видели его никогда.
Правда, там очень старался Баблоев. Он встретил министра у входа, помог раздеться и торжественно повел через весь зал, к центру кафе, где уже сидел за столиком старый художник…
Но Баблоев Баблоевым, а разве Грант не признался:
— Очень хочется, чтобы на обсуждение пришел Тосунян…
И попросил:
— Ты можешь это устроить!
Рузанна ответила резко:
— На твоем торжестве непременно нужен генерал?
Он не умел обижаться.
— Понимаешь, привлекает меня чем-то этот человек… Нравится, что ли, он мне…
Тосунян повертел в руках пригласительный билет: «Союз художников просит вас… Дружеская встреча…»
— Что ж… Начали мы с тобой дело, надо закончить. Ты видела эту… картину… Ну, как?
Рузанна сообщила сдержанно:
— По-моему, красивая.
Приехали они, конечно, с опозданием. Грант несколько раз звонил:
— Почему тебя нет?.. Хочешь, я приеду за тобой?..
Потом сказал:
— Черт с ним, не жди ты его…
Наконец секретарша известила:
— Енок Макарович спустился к машине…
В просторном высоком кафе плавал синий дым и чем-то вкусно пахло. Навстречу Тосуняну поднялся старый художник.
— Наши деды говорили: «Тому, кто вырастил хоть одного сына и посадил хоть одно дерево, легко будет умирать»… Вырастили, а? — Художник кивнул на панно.
— Зачем умирать? Зачем умирать? — Тосунян пожимал тянущиеся к нему руки.
Сейчас, на деловом заседании, пока Енок Макарович говорил и Рузанне еще ничего не надо было записывать, она вспоминала вчерашний день.
Грант бережно отвел ее за соседний столик. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, как обстоит дело. Она хорошо знала эту счастливо-отрешенную улыбку и прищуренные глаза, смотревшие поверх людей и вещей. Он хотел устроиться рядом, но Рузанна отослала его к столику, где сидели почетные гости.
Кто-то говорил:
— Удивительный сиреневый колорит! Это особенность воздуха Армении. Но художники до сих пор не решались уловить эти почти неправдоподобные тона…
— Самолет вписан в небо как неотъемлемая живая деталь…
Перед Рузанной поставили чашку кофе. Откуда-то появился Армен. Торопясь и глотая слова, шептал:
— Очень хвалят. Почти все. Так, кое-какие частные замечания.
Обсуждение шло без председателя, президиума и протокола. Кто хотел — вставал и говорил. Грант присаживался к столику оратора. Но к Вове он не подошел. Даже не взглянул в его сторону. Отвернулся и с безразличным видом крутил в руках хрупкую коньячную рюмочку.
— Вова Мхитарян дождался приезда министра, — произнес кто-то рядом с Рузанной.
Вова не говорил о качестве картины. Не говорил из скромности. Как-никак в какой-то степени и он был ее создателем. Но он хотел объяснить, почему, начав эту работу вместе с Гедаряном, он вышел из бригады.
— Подлец, — стонал рядом Армен.
Оказывается, дело было в идейно-национальной концепции картины. Она Вову не устраивала. Арарат был лишен всяких национальных признаков. С тем же успехом это мог быть и не армянский Арарат. Это был не тот Масис, к которому веками возносились стоны народа.
Армен терзался:
— Ах, сволочь, ах, гадина…
В пейзаже нет ничего армянского. Самолет характерен для любой страны. Многоэтажный город вдали — не типичен. Машины на дороге ничего не говорят душе истинного армянина. А народ хотел бы видеть на фоне вековой горы подлинно национальную деталь: памятник прекрасного древнего зодчества, корзину с гроздьями винограда на плече девушки…
